Великобритания и Франция вступили в Крымскую войну против России 170 лет назад

Крымская война стала первой в истории, которую газеты освещали почти «в прямом эфире» благодаря телеграфу. Тогда же случился расцвет военной пропаганды: если верить отечественной прессе тех лет, Россия была обречена на победу, а англичанам и французам стоило бы посочувствовать, не будь они врагами. Поэтому исход конфликта стал для общества шоком. О том, что писали о войне отечественные газеты и как народу преподнесли поражение — в материале «Газеты.Ru».

Из-за чего война?

К середине XIX века Османская империя считалась «больным человеком Европы» — слабым распадающимся государством, от которого можно щипать куски. Знал это и Николай I, когда в 1853 году потребовал от султана дать России право протекции над всеми 12 млн христианских жителей империи. Султан, имея за спиной поддержу в лице Франции и Великобритании, отказал, и российский император начал войну.

27 марта 1854 года, когда положение Турции стало критическим, западные союзники выступили против России и очередной русско-турецкий конфликт превратился в Крымскую войну. Русское общество знало о поддержке османов со стороны европейских стран, но имело лишь приблизительные представления о мотивах.

О взгляде среднестатистического журналиста Российской империи на геополитику, включая ревностных охранителей и ярых либералов-оппозиционеров, в начале 1850-х годов можно судить по публикации газеты «Северная Пчела» от 17 апреля 1854 года:

«Величие, могущество, усовершенствования по части администрации, народного просвещения, промышленности и земледелия, и главное ненарушимое спокойствие России и отчуждение ее от всех превратных идей Запада, возбудили зависть в коварных поджигателях твердой земли Европы. Вот настоящая причина войны, которую Франция и Англия объявили России, будто бы вступясь за права Турции, которых Россия и не думала нарушать.

«Чужим здоровьем болен!» Эта самая болезнь мучит врагов России, и наши успехи порождают в них сплин (уныние, хандру)».

При этом факт союза христианских держав с турками вызвал возмущенное недоумение: «Казалось, что и все другие Христианские народы сольются для сей цели в одну массу и восстанут для защиты Христиан; две Христианские нации, Англия и Франция, действительно восстали , но не для обороны Христиан, а для защиты мучителей их, поклонников Магомета» (из заметки «Знамение перста Божия в деле по Восточному вопросу» в журнале «Русский инвалид», апрель 1855 года).

Враг обречен

Россия, по представлениям общества тех лет, имела абсолютное не только моральное, но и военное превосходство над западными странами. Оно выводилось не из количества кораблей и орудий, не из качества винтовок и выучки войск, а было мистическим образом внутренне присуще русской армии. Непрерывно проводились параллели с войной 1812 года, которую обещали повторить.

«Теперь ли угрожать нам и требовать покорности, когда пример 1812 года у всех в свежей памяти, пример, приводящий в восторг, доказавший, что силам всей вооруженной Европы, примкнувшей к силам враждебной нам Франции, в руках первого полководца-завоевателя своего времени, — сокрушились в России и послужили только к ее возвеличению», — продолжал автор статьи в «Северной пчеле».

Поэт Петр Вяземский изложил ту же мысль в стихотворной форме:

«Отдохнув от непогод, забывается Европа:
Ей двенадцатый наш год как преданье до потопа…
Всем неплохо б затвердить ту главу из русской были,
Где вопрос «бить или не бить» мы по своему решили».

В действительности вторжение Наполеона было безумной и плохо продуманной авантюрой, а победы Российская империя достигла за счет безукоризненно грамотной стратегии Михаила Кутузова и Барклая де Толли: они растягивали силы противника и не вступали с ними в заведомо проигрышный лобовой бой. Все эти рациональные факторы в прессе середины XIX века упускались из виду, и победа представлялась чем-то вроде дара с небес. Тем не менее параллели с прошлой войной в стране проводили непрерывно.

«Борьба наша, равная достоинством войне 1812 года, тем только ниже ее, что мы ведем ее не против гениального полководца, а против толпы отчаянных торгашей и полков, гонимых на прямую гибель, за дело, которого никто из них не понимает», — писала газета «Русский инвалид» в 1855 году. (Скальковский А. А. Письма одесского жителя о Восточном вопросе // Русский инвалид. Военный листок. 1855. № 78).

Лицо войны

В начале осени 1854 года англо-французские силы начали высадку в Крыму, поэтому Севастополь готовили к обороне. Русский Черноморский флот годом ранее разгромил турок при Синопе, но устаревшие парусные линейные корабли не могли бороться с многочисленными пароходами западных союзников. По этой причине флот затопили в Севастопольской бухте, чтобы не дать противнику пройти внутрь, а снятые с кораблей орудия направили на укрепления. К этому моменту в тылу поняли, что война складывается для России неудачно и крайне тяжело, а потому публика стремилась получить с фронта любую неофициальную информацию.

Глазами русского общества в осажденном Севастополе стал офицер-артиллерист Лев Толстой, в те годы вовсе не такой известный, как ныне. Он написал для журнала «Современник» серию «Севастопольских рассказов». Позднее они стали литературной классикой, но изначально были хорошо написанными и живыми сводками для прессы. В его описании героическая оборона города поражала внешней обыденностью:

«Вам непременно предстоит разочарование, ежели вы в первый раз въезжаете в Севастополь. Напрасно вы будете искать хоть на одном лице следов суетливости, растерянности или даже энтузиазма, готовности к смерти, решимости, — ничего этого нет: вы видите будничных людей, спокойно занятых будничным делом».

Особенно впечатляли публику неприукрашенные рассказы о реалиях войны.

«Теперь, ежели нервы ваши крепки, пройдите в дверь налево: в той комнате делают перевязки и операции. Вы увидите там докторов с окровавленными по локти руками и бледными угрюмыми физиономиями, занятых около койки, на которой, с открытыми глазами и говоря, как в бреду, бессмысленные, иногда простые и трогательные слова, лежит раненый под влиянием хлороформа. Доктора заняты отвратительным, но благодетельным делом ампутаций.

Вы увидите, как острый кривой нож входит в белое здоровое тело; увидите, как с ужасным, раздирающим криком и проклятиями раненый вдруг приходит в чувство; увидите, как фельдшер бросит в угол отрезанную руку; увидите, как на носилках лежит, в той же комнате, другой раненый и, глядя на операцию товарища, корчится и стонет не столько от физической боли, сколько от моральных страданий ожидания, — увидите ужасные, потрясающие душу зрелища; увидите войну не в правильном, красивом и блестящем строе, с музыкой и барабанным боем, с развевающимися знаменами и гарцующими генералами, а увидите войну в настоящем ее выражении — в крови, в страданиях, в смерти…» — писал Толстой.

Эти рассказы разительным образом отличались от бравады, которую в тот же период (зима – весна 1854-1855) печатали в «Русском инвалиде» («инвалидами» в те годы называли ветеранов, уволенных из армии по состоянию здоровья или возрасту). Эту газету можно было назвать официальным рупором военного министерства, и ее излюбленной темой были потери и проблемы противника. Многие из них перепечатывались из европейских изданий:

«Благодаря морозам, значительно ускорившим подвоз военных запасов через степь, у нас теперь в них большое изобилие. Напротив, мы знаем через наших ловких лазутчиков, что положение союзников становится хуже с каждым днем. Турецкие палатки не защищают их от морозов, богатые подарки, привозимые из Франции и Англии, не могут разогнать общего уныния и число больных возрастает ежедневно.

По верным сведениям, вся английская армия в Крыму, включая здоровых и больных, состоит из 6 тыс. чел. От начала похода до сего времени [февраля 1855] англичане потеряли убитыми, ранеными и заболевшими 45 тыс. чел. Английская кавалерия уменьшилась до нескольких сот человек, которые почти без лошадей».

В другой заметке той же газеты говорилось: «По показанию перебежчиков, потери в английских войсках столь значительны, что траншейные караулы содержатся одними французами».

На самом деле, по подсчетам историков, за всю войну, шедшую до весны 1856 года, англичане потеряли 18 тыс. ранеными и 22 тыс. убитыми, из них в бою лишь 4,5 тыс., а остальных — от болезней.

Ситуация для англо-французских войск, судя по отечественным сводкам, была безвыходная: «Пойдут они на штурм Севастополя — костьми лягут под его грозными укреплениями, бросятся за Черную речку — русский штык остановит их, ударятся они в бегство, на Балаклаву — наши войска висят у них на плечах. И не в первый раз попадают в такую западню враги, вздумавшие вступить на Русскую землю!»

Поражение невозможно

К концу лета 1855-го союзники наладили производство снарядов и их подвоз к Севастополю, поэтому город стал подвергаться страшным бомбардировкам. Это находило отражение в газетных сводках, как и описание неприятельских штурмов города. В ночь на 28 августа 1855 года союзники взяли ключевое укрепление Севастополя, Малахов курган, и оборона южной части города стала невозможной.

«Переход Севастопольского гарнизона с южной части на северную исполнен с неимоверным успехом; потеря наша при этом менее 100 чел. На южной стороне оставлено только 500 тяжело раненых», — гласила переданная по телеграфу сводка от генерала Горчакова.

Столь важную новость был вынужден прокомментировать сам император Александр II, сменивший Николая I:

«В течение одиннадцати месяцев гарнизон севастопольский оспаривал у сильных неприятелей каждый шаг родной, окружавшей город земли, и каждое из действий его было ознаменовано подвигами блистательнейшей храбрости. Четырехкратное возобновляемое жестокое бомбардирование, коего огонь был справедливо именуем адским, колебало стены наших твердынь, но не могло потрясти защитников их. Но есть невозможное и для героев — 27-го сего месяца, после отбития шести отчаянных приступов, неприятель успел овладеть важным Корниловским бастионом, и главнокомандующий Крымскою армией, щадя драгоценную своих сподвижников кровь, которая в этом положении была уже без пользы проливаема, решился перейти на северную сторону, оставив осаждающему неприятелю одни окровавленные развалины».

В этом заявлении нет никакой смены риторики, хотя сам Александр не грозил французам повторить 1812 год.

Противник не думал останавливаться, и с каждым днем сводки были все хуже. «Неприятель, оттеснив казачьи аванпосты с хребта, отделяющего Байдарскую долину от левого фланга наших позиций и от долины верхнего Бельбека [реки под Севастополем], разрабатывает дорогу по сю сторону. В то же время он устаивает ложементы и редуты на перевале», — сообщал Горчаков 13 сентября.

Однако прямо на следующих страницах после этих сводок в «Русском инвалиде» вновь шли описания страшного позора и страданий союзных войск. Западные страны со дня на день ждало банкротство, и во Франции для снабжения бедных организовывали столовые.

«Префекты, чтобы ободрить рабочих, садятся за их скудные столы и разделяют с ними спартанские яства. В ходу конина, и гастрономы доказывают, что это мясо едва ли не лучше мяса фазана или дикой козы», — цитирует газеты историк Константин Гайворонский.

Когда стало ясно, что война проиграна, перед правительством встала тяжелая задача: как объяснить народу поражение, если в газетах все это время была сплошная победа?

Поэтому в манифесте о Парижском мире император написал, что цели войны выполнены: «Будущая участь и права всех Христиан на Востоке обеспечены. Султан торжественно признает их».

В действительности же куда более важным пунктом мирного договора было признание безусловного права султана править своими подданными независимо от вероисповедания, во что другие державы не могли вмешиваться (чего просил Николай до начала войны). Куда более интересное объяснение было у запрета России иметь флот на Черном море и территориальных уступок.

«Чтоб ускорить заключение мирных условий и отвратить, даже в будущем, самую мысль о каких-либо с нашей стороны видах честолюбия и завоеваний, мы дали согласие на установление некоторых особых предосторожностей против столкновения наших вооруженных судов с турецкими в Черном море и на проведение новой граничной черты в южной, ближайшей к Дунаю части Бессарабии. Сии уступки не важны в сравнении с тягостями продолжительной войны и с выгодами, которые обещает успокоение державы, от Бога нам врученной», — объяснял император.

Но как он ни хотел смягчить шок от поражения для подданных, сам он понимал, что случилось на самом деле. Россия ввязалась в войну, которая не была ей нужна, потерпела поражение на своей земле от армий, находящихся за три моря от метрополии, и в честном бою потеряла при этом один из самых укрепленных городов на земле. Осознание этого провала стало одной из важнейших причин начала Великих реформ, в ходе которых в стране отменили крепостное право и начали модернизацию.

Что думаешь? Комментарии